"Ученый никогда не знает, имеется ли решение научной задачи" – лауреат Филдсовской премии

Россия. Калининград. Информационное агентство Rainbow. 28 апреля 2017 года. В Калининграде БФУ имени И. Канта посетил известный математик, лауреат Филдсовской премии Станислав Смирнов.

Об этом в Калининграде сегодня, 28 апреля 2017 года, сообщил БФУ, как там водится, не указав дату события.

Известно лишь, что ученый прилетел в Калининград, чтобы встретиться с участниками заключительного этапа Всероссийской олимпиады по математике.

— Станислав Константинович, Вы будете общаться со школьниками и первокурсниками университета. Думаете, они Вас поймут? Всё же разница между учёным, тем более Вашего уровня, и старшеклассником огромна.

— Один из самых великих физиков 20 века Ричард Фейнман, который известен и как лауреат Нобелевской премии за квантовую электродинамику, и как автор 9-томника, переведённого на русский язык, сказал: никуда не годится тот учёный, который не может за 10 минут объяснить 5-летнему ребёнку, чем он занимается. На самом деле, наука стала очень специализированной, очень заумной, но всё равно почти любую вещь можно объяснить.

— В таком случае объясните, о чём Ваша лекция? Действительно ли похожи между собой научные и школьные задачи?

— Много общего. Мне кажется, главное отличие состоит в том, что у школьной задачи есть решение: через какое-то время после нескольких шагов ответ будет найден, по крайней мере, так думает составитель задачи. Хотя, конечно, автор задачи может ошибиться или при издании сборника может появиться опечатка. В науке, берясь за задачу, учёный никогда не знает, есть ли решение. И сколько на его поиски нужно времени: 4 часа или 4 года. Есть задачи, на которые жалко тратить 4 года, а есть те, на которые не жалко и большего времени, но никто не знает, есть ли вообще решение. Вот эта неопределённость и есть главное отличие научной задачи от школьной.

— Можете сформулировать месседж Вашего выступления?

— Математика стала важна в человеческой жизни ещё 3 тысячи лет назад, когда древние египтяне делили поля или предсказывали разливы Нила. Но за те годы, что прошли, она стала играть не менее важную роль в нашей жизни. Если взять любой смартфон, то в нём гораздо больше современной математики, чем тот же Стив Джобс выучил в школе, да и многие математики столько не знают. Вообще математика сейчас повсюду, так что она открывает двери в очень многие профессии. Кроме того, не нужно забывать про гимнастику ума: это избитое выражение, но английские врачи установили, что люди, которые решают судоку, реже страдают болезнью Альцгеймера.

— Станислав Константинович, часто Вас называют коммуникатором между наукой (по крайней мере, миром математиков) и властью, вопрос к вам в этой ипостаси. В России обсуждаются меры по развитию математического образования. Есть ли у государства понимание, что нужен комплекс мер, а не просто сеть центров математического образования для школьников?

— Простой ответ — да, есть. Разработка этого комплекса мер была одной из задач, указанных в майских указах президента Путина. В результате усилий многих профессиональных людей появилась Концепция математического образования: название немного бюрократическое, но она написана вполне понятным языком. Вы правильно сказали, что это должен быть комплексный подход, и нельзя просто щёлкнуть пальцем, сделать распоряжение и получить результат.

Во-первых, никогда не бывает бесконечных ресурсов: материальных или человеческих. Скажем, в России более 100 тысяч школьных преподавателей математики. Найти 100 тысяч человек, которые были бы и талантливыми педагогами, и хорошо знали математику — таких людей, может быть, 100 в стране, а не 100 тысяч.

Соответственно, чтобы всё поднять, нужно обеспечить этих людей хорошими методическими материалами, причём как для талантливых детей, так и для тех, кто отстаёт. У нас школьная программа устроена так, что тебя всё равно учат логарифмам, даже если ты дроби не можешь складывать. Обо всём этом нужно думать.

Так что ещё раз повторю: даже в идеальной ситуации с неограниченностью ресурсов невозможно получить быстрый результат. Но изменения есть. Например, у нас есть очень хороший механизм отбора талантливых детей. Скажем, наше олимпиадное движение намного лучше развито, чем в США или Франции. Там 90% школьников, имеющих математические способности, узнают об этом только в старших классах или не узнают вовсе, потому что им не посчастливилось встретить хорошего учителя математики. А у нас есть олимпиады, дополнительные кружки и т.д. Конечно, всё это нужно улучшать, но механизм имеется.

— Хорошо, имеются механизмы отбора и поддержки школьников. Дальше они идут в вуз. Но потом многие уезжают в магистратуры или аспирантуры за границу.

— В том, что кто-то уезжает за границу, нет ничего плохого. Проблема в том, что мало кто из них возвращается. Например, я уехал в аспирантуру в Лос-Анджелес, потому что в Санкт-Петербурге не было бесплатных мест, а в Америку меня пригласили без денег. И я не жалею, что получил этот опыт: я оказался в совершенно другой среде, с другими научными традициями. Там развиты другие области математики, не те, что в моём родном университете. И я выучил то, что здесь не выучил бы никогда.

Я стал довольно эрудированным учёным, ведь в Америке я поработал в трех разных местах, потом в Швеции, сейчас – в Швейцарии и в России. Так что учёба за границей — это хорошо. Если бы мы могли половину своих талантливых студентов отправлять на учёбу за границу и хотя бы треть из них возвращалась, это было бы неплохой инвестицией. Потому что они там выучили бы что-то, чего у нас нет. Конечно, есть условно закрытые системы, например в Англии ты сначала учишься в Кембридже, потом там же пишешь диссертацию и лишь на пару месяцев уезжаешь в Оксфорд. Потому что для них Кембридж и Оксфорд — это совершенно разные вещи, а для нас одно и то же. Но есть и страны, например Швеция, Австрия, Израиль, где ты не можешь получить хорошее место, не проработав за границей пару лет.

— Это такой механизм борьбы с академическим имбридингом?

— Да, конечно. И это правильно. И это огромная проблема последних 30 лет. Некоторые очень упрощают ситуацию: мол, было хорошее финансирование, потом его не стало, но если его опять увеличить, всё будет как прежде. Не будет. Это воду в кране можно сначала выключить, а потом включить. В науке ситуация скорее похожа на кусок железа: если его поместить в магнитное поле, а потом вытащить, то железо будет намагниченным. Это явление гистерезиса, на нём основаны все кассетные магнитофоны. 30 лет недофинансирования не прошли бесследно: система изменилась качественно, и дело уже не только в размере бюджета.

Более того, мир за это время тоже изменился. Скажем, постдоки, временные позиции после кандидатской диссертации, были в Америке и раньше, это корень их системы: вы заканчиваете аспирантуру, потом пару раз получаете такую позицию, затем полупостоянную и уже потом постоянную позицию. В Европе этого не было, а во Франции, например, после окончания аспирантуры молодой исследователь сразу получал постоянную позицию.

Но теперь и там появились постдоки. И оказалось, что эта система эффективнее. Конечно, эта ситуация неопределённости является серьёзным стрессом для человека, зато у него есть мощный стимул для работы. Плюс это механизм отсева случайных людей в науке. В общем, мир изменился, и если мы хотим конкурировать с кем-то, то нам нужно строить похожую систему. Не точно такую же (у всех есть особенности, Франция и США отличаются), но отвечающую на те же вызовы.

— Всё же вернусь к российской высшей школе: неплохо, когда студенты уезжают учиться за границу, но нужно быть привлекательным, чтобы и к нам ехали. Иначе российские топовые вузы становятся бакалавриатом западных университетов.

— Да, я не ответил на Ваш предыдущий вопрос. Конечно, надо, чтобы выпускник был востребован после того, как он что-то окончил. Чтобы была интересная работа, достаточно оплачиваемая. Не высокооплачиваемая, а достаточно оплачиваемая: во всём мире университетский профессор получает меньше, чем он мог бы зарабатывать в банке или какой-то компании, но он работает именно в университете, потому что ему интересно, потому что у него есть некая интеллектуальная свобода, возможность общаться с коллегами.

Так что надо создать нормальные условия работы. А это очень широкий круг вопросов: это и снижение забюрократизированности, и финансирование исследований. Если вы, скажем, биолог в Германии и у вас закончился какой-то реактив или биокультура, вы делаете заказ и получаете его в течение какого-то времени.

А в России? Тут мы сразу вспоминаем таможню, Почту России и т.д. Привезти сюда живых мышей, генетически модифицированных, это вообще без шансов, а какую-нибудь культуру в сухом льду… ну это будет долго, скорее всего посылка пару раз поездит между разными отделениями. И в итоге любой биолог думает: а стоит ли проводить исследования в России, рискуя оказаться без нужных материалов, или лучше это делать в другом месте.

— Да, всевозможные бюрократические преграды — это бич для учёных. Но, к сожалению, эти вопросы крайне медленно решаются.

— Я был на встрече с Дмитрием Медведевым, когда он был президентом, и тогда мы выделили три самых важных вопроса. И это был номер 3. Больше трёх бессмысленно просить. Даже три многовато, но вот мы рискнули. В итоге сделали специальный таможенный пункт в Сколково, через который немного проще растамаживать. Но этого мало.

— Если не секрет, что было в первых двух пунктах?

— Первый — это просьба вывести гранты из ФЗ-94. Пока проект закона ходил по инстанциям, там появились изменения, в результате мы гранты должны были проводить через процедуру госзакупок. Например, мы хотим пригласить на серию лекций одного из лучших специалистов по комплексному анализу, а нам говорят: мы объявим конкурс, пусть ваш кандидат подаст документы, но кто назовёт меньшую сумму гонорара, тот и победит. К счастью, довольно быстро в закон внесли поправки.

А второй пункт до сих пор не решён: мы говорили, что проекты должны быть долгосрочными. Это крайне важно. И тут нужно понимать, что если вы гарантируете финансирование в течение 10 лет, это не означает, что деньги нельзя отобрать. Это означает, что раз в год вы должны получать отчёт о результатах, и если результатов нет или они крайне малы, то финансирование можно остановить. Чиновники говорят, что бюджет России планируется всего на 3 года, а мы просим гранты на 7-10 лет. Но в Америке тоже бюджет не составляется на 5 лет. Если вы в США получаете долгосрочный грант, то там мелким шрифтом написано: грант гарантирован при условии, что конгресс не урежет бюджет. Но даже если урежет, то просто новые гранты не выдаются, а прежние обязательства выполняются.

— Проблема во всё той же привлекательности российских вузов, о которой мы говорили…

— На самом деле, всё не так мрачно. Главное — начать систематическую работу. Например, мы несколько раз публиковали объявления о вакансиях постдоков в журнале Американского математического общества. И каждый раз мы получали по два десятка резюме, причём достаточно квалифицированных специалистов. Так что нужно заниматься продвижением российских вузов, а сами вузы должны перестраиваться, быть более открытыми.

— И последний вопрос: для многих россиян показателем состояния математического образования является международная олимпиада, в советское время наша страна была в лидерах, а в последние годы вперёд вышел Китай, например. Как специалист обрисуйте состояние дел.

— Это очень неоднозначный вопрос. Я уже говорил, что у нас очень неплохая система отбора талантливых школьников. Во многих регионах есть хорошие школы, педагоги, есть конкуренция за места в ту же российскую сборную. Но дальше возникает вопрос, как с ними заниматься. Точнее даже так: насколько мы хотим превращать это в спорт?!

Я дважды выигрывал международную олимпиаду по математике в составе советской команды, но это стоило мне очень много времени подготовки. Иногда даже казалось, слишком много. Но сейчас я думаю, что это было моей неплохой инвестицией в себя.

С другой стороны, имеется пример китайцев, когда они отбирают, если не ошибаюсь, первую сотню, изымают этих детей из семей, помещают в интернат и занимаются только олимпиадными задачами. В итоге получаются такие асоциальные «ботаники». На мой взгляд, это неправильно. Так что здесь нужно найти некую грань. Но в любом случае: подготовка к математической олимпиаде — это вложение более полезное, чем если вы тренируетесь в сборную по какому-нибудь виду спорта. Спортивная жизнь весьма короткая, а здесь перспективы и в науке, и в инженерии, и в бизнесе, – завершил интервью Станислав Смирнов.

После лекции, 27 апреля, Станислава Смирнова принял врио губернатора Калининградской области Антон Алиханов. Обсуждалась перспектива развития математического образования в регионе и обучение местных школьников в образовательном центре «Сириус». В разговоре также принимали участие руктор БФУ им.И.Канта Андрей Клемешев, врио министра образования Светлана Трусенёва и руководитель федеральной группы разработчиков ЕГЭ по математике, директор Московского Центра непрерывного математического образования Иван Ященко. Подробности встречи здесь.